Игорь Макаров: «Угольщики очень успешны в лоббировании своих интересов»

После выступления Греты Тунберг в ООН обсуждение «климатической повестки» стало мейнстримом и в русском, и в мировом интернете. Действительно ли выбросы СО2 так серьёзно угрожают миру? Действительно ли нужно немедленно и кратно сокращать «грязные» производства? Насколько важная климатическая повестка для России и для её регионов? «Пресс-лайн» поговорил об этом с руководителем департамента мировой экономики ВШЭ Игорем Макаровым — спикером состоявшейся в Осло конференции «Civil Society and the Energy Sector: Natural Resources and Climate Change».

— Игорь Алексеевич, в своём выступлении на конференции вы сравнили климатическую политику России и европейских стран, и сравнение получилось не в пользу первой. Почему так происходит? Можно ли в ближайшие годы ожидать изменения ситуации, когда конечные потребители начнут отдавать приоритет «зелёной» энергии? То, что сейчас активно происходит в Европе, в частности, в Норвегии.

— В России, по сравнению с Европой, немного другая энергетическая система. Сейчас в нашей стране практически невозможно дифференцировать получаемую и потребляемую энергию по её источникам. И у потребителей нет возможности выбора: выбирать «зелёную» или угольную, например. Но развитие технологий, которое в Россию так или иначе придет, в частности — цифровизация энергетики, технология распределенной генерации, для которой сейчас масса барьеров — и социальных, и законодательных, которые постепенно будут разруливаться, и вот эти технологии будут все шире внедряться в энергетику. Они позволят создать стимулы для использования «зеленой» генерации, вот тогда мы предпочтения потребителей узнаем точно. В целом интерес к этой тематике среди населения растет, всё больше становится уровень экологической ответственности. В основном в крупных городах, конечно, но и в целом по России. Я не могу предположить, насколько быстро это будет развиваться, но то, что готовность людей платить за энергию из возобновляемых источников становится выше — очевидно. Хотя она всё ещё в разы ниже, чем в Европе.

www.wwno.org

Плюс надо понимать, что возобновляемые источники все равно пока имеют массу объективных ограничений, которые будут со временем преодолеваться. Эти ограничения связаны и с нестабильностью генерации из-за погодных условий, и с тем, что у нас основные районы, где может эффективнее всего развиваться солнечная генерация, а также основные районы, где ветра дуют, удалены от районов потребления. Скажем, Якутия могла бы всю Россию снабдить солнечной электроэнергией, но там мало кто живет, а потери при передаче электроэнергии на расстоянии довольно существенны. По мере того, как технологии будут развиваться, и по мере того, как законодательство в России будет приходить в некий порядок, интерес к возобновляемым источникам энергии будет расти. Это будет происходить очень медленно, мы не можем ожидать, что в России возобновляемая энергетика очень скоро достигнет каких-то значимых величин – скажем 10-15% или даже больше. И если не считать крупные ГЭС и атомную энергетику, то в ближайшие 10-15 лет Россия будет базироваться на ископаемом топливе. Трансформация энергетики вообще довольно инерционна, но это не значит, что в этом направлении не надо работать, надо всё равно использовать те возможности, которые есть сейчас. Масса возможностей использования возобновляемой энергетики есть в удаленных регионах, где она сейчас уже конкурентоспособна по сравнению с сезонным завозом топлива для традиционной генерации. Во многих удаленных районах эти возможности надо использовать, в том числе и государство должно вмешиваться, субсидируя эти процессы.

Государство и так субсидирует альтернативную энергетику. Но есть ощущение, что делает это неохотно.

В России специфика положения «зелёной» генерации состоит ещё и в том, что возобновляемые источники энергии рассматриваются прежде всего не в контексте сокращения выбросов, и не в контексте обеспечения энергетической безопасности, как в Европе. Основной стимул, почему государство субсидирует ВИЭ — это создание некоего технологического кластера. Предполагается, что в России могут производить оборудование для ВИЭ, которое будет ориентировано в том числе на экспорт. А это совершенно другая система мотивов и стимулов, чем в Европе. Поэтому в России есть жесткие ограничения по локализации производства оборудования для «зелёной» энергетики, и это делает развитие возобновляемой энергии более медленным, чем в других странах. Это довольно естественно с учетом того, что российская экономика обладает такими энергетическими ресурсами. Было бы странно ожидать, что переход на ВИЭ будет воспринят традиционными отраслями с большим энтузиазмом. Он будет происходить по мере развития технологий, по мере изменения экономических параметров.

В своём выступлении, когда вы говорили о климатической повестке в России в целом, вы упомянули Кемерово, сказав о том, что Кузбасс с точки зрения государственной экологической политики – это особый регион, там нет и не будет общих правил, потому что «уголь для Кемерово больше, чем уголь». Но возможна ли для Кузбасса история, которая была в Великобритании во времена Тэтчер, когда ликвидировалась угольная генерация, и жители «угольных» регионов получали от государства компенсации за потерю рабочих мест?

Формирование особой политики в отношении будущего угольных регионов в России необходимо. Вопрос, насколько это осуществимо в ближайшее время. Пока я утверждать этого не готов, так как не вижу предпосылок, связанных с политической волей и желанием это делать. Необходимо выстраивать стратегию диверсификации экономики региона, потому что уголь в целом — это вымирающая отрасль. Это совершеннейший факт.

Но вы говорили сами о текущей стратегии развития угольной отрасли, которая не предполагает уменьшения добычи, а в оптимистическом варианте предполагает даже рост.

Сейчас – да, но в ближайшие годы, когда угольная отрасль столкнется с падением экспорта, этот вопрос встанет очень остро. Лучше не дожидаться падения экспорта, а думать о том, что делать: создавать новые рабочие места, переориентируя часть рабочей силы на какие-то другие отрасли, создавая программы переподготовки. Конечно, это должно происходить постепенно, этот план может растянуться на пару десятилетий, но делать это надо начинать, потому что угольная отрасль по всему миру перспектив имеет все меньше. И угольные регионы, которые у нас моноотраслевые, будут к этому очень уязвимы. Чтобы это не вылилось в социальные протесты, в резкое падение уровня жизни населения, начинать работу над диверсификацией надо уже сейчас.

Вы говорите, с одной стороны, что уголь в мировой экономике перспектив не имеет, с другой — один из наиболее крупных инвестпроектов в России, который сейчас обсуждается, — это уголь в Туве. И государство, и инвесторы собираются вкладывать туда достаточно большие деньги. Но почему они это делают, если, действительно, с точки зрения мировой экономики у угля нет перспектив?

Потому что угольные компании довольно успешны в лоббировании своих интересов и способны убедить людей, принимающих решения, в том числе первых лиц страны, в том, что это важно. В России даже никого убеждать не надо в том, что уголь — это социально значимая сфера, и угольные компании в связи с этим обладают большим авторитетом и большим политическим весом. Кузбасс, начиная с [Амана] Тулеева, также имеет такой вес и возможность продвижения своих интересов. Исходя из этого «большого веса» угля, большой его значимости для экономики России, компаниям удается продвигать некоторые свои проекты и получать на них, в том числе, государственное финансирование. Точно так же им удается получать довольно большие субсидии из госбюджета, прямые или необязательно, в виде льготных перевозок по железной дороге, например. Пока им это удается. Но в долгосрочном плане либо потребуется все большее и большее количество субсидий, либо этого будет недостаточно для того, чтобы поддерживать экономику добывающих регионов. И диверсификация, некая долгосрочная стратегия «выхода из угля» должна быть. Это долго откладывали в Германии, сейчас начинают: есть планы по выходу из угольной промышленности до 2035 года. В Великобритании это сделали резко. России это тоже надо как-то делать. На вопрос «Как?» ответ знают специалисты, хорошо понимающие экономику конкретных регионов и их специфику.

Резюмируя: угледобыча в России в чистом виде — это «социалка» и политика, это не экономика, получается так?

В долгосрочном плане — да. Сейчас это, конечно, ещё экономика, но я говорю о перспективах на ближайшие десятилетия. В горизонте 10-15 лет экспорт угля из России будет сокращаться. Сейчас развитие добычи идет в основном за счет экспорта. Добыча увеличилась, причем существенно за последние 15 лет, но практически весь прирост добычи — это прирост экспорта. На внутреннем рынке уголь проигрывает газу. Угольные компании развиваются в основном именно за счет поддержки экспорта. В будущем и этот экспортный рынок будет сжиматься. Фактически единственной более-менее крупной страной с крупным рынком угля, который будет расширяться в ближайшие пару десятилетий, останется Индия. Это единственное место, где уголь будут больше потреблять.

pixabay.com

Потому что там менее жесткие экологические нормы?

Потому что это бедная страна, которая на 70% зависит от традиционной биомассы и угля, и у них нет пока средств для того, чтобы от угля отказываться и переходить на другие источники энергии. И при этом у них нет собственных ресурсов углеводородов. Возобновляемая энергетика во многих регионах пока еще не может составить конкуренции углю, уголь все-таки дешевый. Но на индийском рынке масса конкурентов, и Россия, с учетом географии, далеко не выглядит фаворитом. Азиатские рынки: японский, корейский и китайский, которые рассматриваются как главные драйверы и которые являются главными потребителями российского угля, будут сжиматься в связи с переходом с угля на газ в Китае и в связи с общим отказом от угля в мире. Европейский рынок, который еще остается значимым, сжимается очень быстро. Расширение экспорта угля из России практически невозможно, оно может происходить в ближайшие несколько лет, но не далее. И с этим надо что-то делать. Не самостоятельно ускорять гибель отрасли, но начать приспосабливаться к тому, что мир будет другим, и уголь там будет менее востребован. Лучше к этому быть готовым.

Причина отказа от угля в мире – только экология?

Не только. И обеспокоенность изменением климата играет роль, и загрязнение воздуха в городах, собственно в Китае — в основном переход с угля на газ идет не из климатических соображений, а именно из-за загрязнения воздуха. В то же время и экономика все больше играет в пользу возобновляемых источников энергии — они становятся дешевле. Хотя пока не всегда конкурентоспособны по сравнению с углем и газом, но динамика тут явно положительная, и она будет продолжаться. Огромные инвестиции вложены в возобновляемые источники энергии в последние десять лет. Началось это на фоне высоких цен на нефть в середине 2000-х годов, с тех пор каждый год вкладываются огромные средства, и эти инвестиции выливаются в сокращение себестоимости из-за развития новых технологий. Всё это будет продолжаться. Сейчас уже вводимые энергетические мощности на возобновляемой энергетике превышают новые мощности на традиционной, и этот разрыв будет только увеличиваться. По мере выбытия старых мощностей новые будут преимущественно на возобновляемых источниках энергии, это значит, спрос на уголь будет падать.

Это в мире, а что в России? Мы понимаем, что вряд ли будет строиться новая угольная генерация. Но вот сейчас очень активно ведутся разговоры (и это актуально для Красноярска, например), что существующие угольные станции будут так или иначе трансформироваться в газовые. Насколько это реально вообще, это же огромные затраты?

За последние десять лет уголь на внутреннем рынке конкуренцию газу проигрывает. И я не вижу никаких предпосылок, чтобы это не продолжалось дальше. Доля угля в балансе производства электроэнергии в России сокращается, доля газа увеличивается. Газ более выгодный источник энергии для электростанций, даже в отрыве экологических соображений, которые у нас обычно не учитываются. С учетом того, что в России довольно жесткие планы по сокращению выбросов загрязняющих веществ в городах, в частности, указы президенты предполагают сокращение выбросов на четверть к 2024 году — это еще дополнительным фактором будет в пользу газа по сравнению с углем. Ну и в целом все-таки внимание к экологическим параметрам в России в последние годы увеличивается, в том числе и на уровне принятия государственных решений. Поэтому я тут вижу еще дополнительный фактор против угля в пользу газа.

То есть «экономика» угля будет еще ухудшаться? Означает ли это, что очень резко потеряют те, кто занимается сейчас угольной генерацией?

Да, для них это серьезный вызов. И несмотря на то, что на публике они говорят о том, что уголь имеет по-прежнему хорошие перспективы, я уверен, что они эти вызовы просчитывают и более-менее понимают, как компания может реагировать на них. В частности, те варианты, о которых они говорят, переход к «чистому углю», то есть использование его с минимальными выбросами углекислого газа, например. Но пока эти технологии в мире широкого распространения не получили, несмотря на большое количество каких-то пилотных проектов, в которых это реализуется. Это не значит, что такого не может быть в будущем, технологии и здесь развиваются, инвестиции в эту область тоже вкладываются, и в принципе возможен переход части угля на «чистые» технологии. Плюс все-таки ещё долго будет необходим металлургический уголь, какие-то ниши угольная промышленность все равно может сохранять, но это не отменяет основного тезиса о том, что перспектив расширения она всё-таки не имеет. Надо готовиться к тому, что спрос на уголь в мире будет постоянно падать.

Постоянный адрес страницы:
https://www.press-line.ru/interview/igor-makarov-ugolshhiki-ochen-uspeshny-v-lobbirovanii-svoih-interesov